Who born in Hell, will burn in Hell...
У неё рыжие волосы касаются плеч и бездонный как море, взгляд.
И он так сильно сжимает её ладонь, что костяшки пальцев болят.
Она любит мешать текилу с кампари, и льдом холодить висок.
А он глядит на неё так пристально. И пьёт ананасовый сок.
У неё ямочки на щеках, и тонкая кожа на шее, где бьётся пульс.
Её сладкий запах остаётся горечью миндаля на вкус.
А меццо-сопрано в ушах отдаётся эхом часы подряд.
И он ночами не может уснуть в объятиях ноября.
У неё родинка за правой лопаткой. И нежность покатых плеч.
И он не знает, во что она может ещё его там вовлечь.
Когда она сверху, то голос хрипнет, подобно его звонку.
И дрожь пронизывает его насквозь, по каждому позвонку.
Она смеётся, до кончиков пальцев, голову запрокинув слегка назад.
Он старается не дышать. Карамельно щурится, закрывает свои глаза,
И делается одинок, как забытый людьми причал.
И выдыхает «Родная, моя.
Любимая.
Я скучал».
Она стонет и выгибает спину, закусывая губу.
А он вздрагивает, просыпаясь,
и холодный пот прошибает его по лбу.
И он так сильно сжимает её ладонь, что костяшки пальцев болят.
Она любит мешать текилу с кампари, и льдом холодить висок.
А он глядит на неё так пристально. И пьёт ананасовый сок.
У неё ямочки на щеках, и тонкая кожа на шее, где бьётся пульс.
Её сладкий запах остаётся горечью миндаля на вкус.
А меццо-сопрано в ушах отдаётся эхом часы подряд.
И он ночами не может уснуть в объятиях ноября.
У неё родинка за правой лопаткой. И нежность покатых плеч.
И он не знает, во что она может ещё его там вовлечь.
Когда она сверху, то голос хрипнет, подобно его звонку.
И дрожь пронизывает его насквозь, по каждому позвонку.
Она смеётся, до кончиков пальцев, голову запрокинув слегка назад.
Он старается не дышать. Карамельно щурится, закрывает свои глаза,
И делается одинок, как забытый людьми причал.
И выдыхает «Родная, моя.
Любимая.
Я скучал».
Она стонет и выгибает спину, закусывая губу.
А он вздрагивает, просыпаясь,
и холодный пот прошибает его по лбу.